Есть время жить - Страница 104

104

Аста стояла рядом с машиной, опираясь на крыло, словно боялась, что ноги не удержат и она рухнет на колени. И глаза… Глаза, полные боли, словно она уже знает ответ, но где-то в глубине души надеется, что нет, всё будет хорошо! Посмотрела на меня, и я не выдержал, отвёл взгляд. Тут не соврёшь. Айвар по привычке потянулся за сигаретой. Я думал, будет истерика, слёзы, будет рваться в дом. Лучше, если бы так и было. Нет, она просто сникла, разом превратившись в маленькую потерянную девочку. Потом по щекам заструились слезы, она резко повернулась и бросилась бежать…

Кивнув Айвару, чтобы заканчивал с осмотром и двигался за нами, я отправился следом. Последнее время мы вообще мало разговаривали, всё больше обходились жестами. Не знаю почему; наверное, окружающий мир давил тишиной. Даже если и говорили, то короткими, рублеными фразами. Вышел за ворота и увидел, что Аста бежит по дорожке, ведущей через дюны к морю. Окраина посёлка, вокруг сосновый бор, который прекрасно просматривался, поэтому я спокойно направился за ней, не боясь, что она нарвётся на какую-нибудь нежить. Морф, скорее всего, ближе к центру поселился, где-нибудь у магазина или у торговой точки, позже проверим.

Асту я нашёл на берегу. Она сидела на огромном прибрежном камне, как-то по-мужски сгорбившись, положив руки на автомат, лежащий на коленях и, не отрываясь, смотрела на закат. Даже на шум шагов не обернулась. Я остановился рядом и вытащил сигарету:

— Это твоё любимое место здесь?

В ответ она приподняла узкие плечи, словно защищаясь от моих вопросов, ненужных слов и попыток утешить. Я знаю, что глупо, но ещё хуже стоять и смотреть на плачущую девушку, которой не в силах помочь…

— Да, — она еле заметно кивнула, — ещё маленькой сюда приходила. Когда прочитала сказку про Ассоль, тоже придумала себе принца, который однажды придёт за мной на красивом паруснике и увезёт в замок. Как всё глупо…

— Красиво здесь. Словно в фильме, был такой в моё время…

— Знаю, назывался «Долгая дорога в дюнах», любимый фильм моей… моей мамы. Она часто его смотрела и почему-то каждый раз плакала. Музыка там такая, настоящая… Зачем?

— Что зачем, Аста?

— Зачем было уничтожать этот мир?

— Его никто не уничтожил, просто он стал другим. Для людей, которые будут жить после нас, он будет привычным, а мы, кто сумел выжить в этой мясорубке — не более чем оклочья памяти.

— Значит, когда уйдём мы, закончится старый мир?

— Не знаю, может, и так…

— Они… Они все там?

— Да… Тебе отец письмо оставил, — я достал из набедренного кармана конверт и протянул ей. — Ты читай, отойду, не буду мешать…

Я отошёл метров на пятьдесят, чтобы над душой не стоять, и сел на песок. Сколько же я не был на взморье? Лет пять? Десять? Всё как-то не было времени, дела, дела…

Послышался звук подъезжающей машины, и через некоторое время на берег выехал Айвар. Осмотрел берег и молча уселся рядом.

— Завтра? — спросил я.

— Да, — кивнул Айвар, — место присмотрел, лопаты в сарае есть…

Роберт. 26 апреля, утро

Переночевали прямо на пляже, в машине. Из плавника разложили костёр, поужинали и, привычно разделив ночь на дежурства, завалились спать. Утром похоронили Астиных родных. Прямо у них в саду, рядом с беседкой, где они любили собираться по вечерам. Из дома она ничего не взяла, кроме какой-то бронзовой фигурки и альбома с фотографиями. Мы, убрав тела, вообще в него не заходили; завтракали прямо на дворе, разложив пайки на капоте машины.

После всего отправились дальше, к центру посёлка, где, по словам Асты, был магазинчик, а рядом — небольшой старинный костёл. На площади перед магазином стояла машина. Эдакий «мародёрваген» — небольшой микроавтобус белого цвета, наполовину загруженный какими-то ящиками. Часть из них была с консервами, другая часть — с упаковками каких-то круп, мешок сахара и разная бытовая мелочь. На левом борту — вмятина и следы крови, словно кого-то головой били. Вот ведь — вокруг тихо, а не отпускает напряжение. Чувствую, что есть, есть рядом нежить! Пока мы вдвоём перебрасывали ящики в нашу машину, Аста следила за окрестностями, потом вдруг удивлённо вскрикнула и указала на магазин.

Из дверей магазинчика вышла старушка. Сгорбленная, небольшого роста, в какой-то вязаной блузке. Живая!

— Бабушка, Вы откуда здесь?

Она удивлённо посмотрела на нас. Как и все пожилые жемайтийцы, сохранившие свой диалект, она проглатывала гласные в конце слов, из-за чего понять общий смысл было непросто:

— Так живу я тут. Аккурат чер'з четыр' дом' и живу. Пока Иисус не призв'л, над' жить. Когда конец свет' началс', я уже готова была, да всё не призыват меня Господь, видн', грешна перед ним, — по её морщинистой щеке потекла слеза, — прогнев'ли люд' Господа наш'го, Иисуса Христа, позабыл он нас. Костёл мёртвы' осквернили…

— Какие мёртвые, бабушка? — спросил Айвар.

— Восставш'е из мёртв'х, сынок. И Антихрист, в облик' нечист', тож' там обитат, на святом престоле.

Морф? В костёле? Мы переглянулись.

— А мёртвые там есть, — спросил я, — в костёле?

— Теперь тольк' один Нечист'й осталс', пожрал остальных…

— Бабушка, а Вы что, Антихриста видели?

— Вид'ла, сынок, как тебя сейчас, вид'ла. Кажд'й день, в полд'нь, у ворот костёла сидит. Я и тут согрешила, пошла к нему, просила, чтоб' пустил на тот свет, давно к смерти готова. Но он рыкн'л на меня и не трон'л, глаза отвёл, видно, велики мои грехи. Ох, Господи, грехи наши тяжкие… Не ходит' вы туда, дет', не надо. Были уж тут приезжие из город', не раз. Всех, всех нечист'й пожрал.

104